Андрей Максимов. Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман. — М.: АСТ, 2018

Зря…
Зря ты думаешь о смерти
Я хочу найти письмо в пустом конверте
И прочесть… тебе

Прозу Андрея Максимова не назовёшь «оборотистой», она пишется короткими ёмкими предложениями, нередко в два-три слова. Но для избранной формы данный стилистический приём неслучаен.

Чем более сложносочинёнными и цветистыми будут внутренние монологи героев, тем менее они смогут претендовать на искренность, на некий исповедальный документализм. По той же причине проза Максимова намеренно лишена яркой изобразительности. Он не живописует картин, не пытается выдумывать за героев, наделяя их собственными нетривиальными мыслями, а просто даёт выговориться им самим, как бы в пустоте, записывая их голоса на невидимую магнитофонную плёнку, которую каждый из его читателей будет слышать по-своему.

Минимум декораций. Театральная студия звукозаписи.

«Раз, два, три, проверка микрофона. Поехали».

К такому приёму прибегает в своих произведениях Чак Паланик: киномеханик или официант прямо на своём рабочем месте, без отрыва от производства, посвящает в некоторые детали профессии и ведёт рассказ о своей жизни, дошедшей к моменту начала повествования до катастрофы. Это можно назвать аудиороманом.

В аудиоромане Андрея Максимова две лини или две звуковые дорожки.

На одной слышится голос отца, пятидесятилетнего мужчины, неприметного театрального звукорежиссёра, вся жизнь которого к моменту начала повествования состоит из семьи, работы, язвы желудка, лысины, случайных подработок и периодически возникающих любовниц. Почти по Нодару Думбадзе: машина, дача, три инфаркта. Сам себя он считает обычным, заурядным человеком, элементом той серой массы, которая существует для инерции, сдерживающей прогресс от слишком сильного разгона. В принципе, он соглашается со своей ролью, но при этом в жизни ему не хватает настоящего смысла и настоящего чувства.

На другой — голос его сына, шестнадцатилетнего школьника.

Протекание жизни в одной семье взято как бы с двух ракурсов. И оба эти ракурса мужские. Женщина, жена и мать, почти до самого конца романа остаётся на втором плане, в качестве малоподвижного и почти бессловесного персонажа, занятого просмотром телевизионных ток-шоу. Вряд ли данный факт является случайным для понимания того, что происходит. В такой драматургической разметке видится прямая отсылка к истощению женского начала, к женской импотенции в самом широком смысле, проявляющейся не только на сексуальном уровне — Ольга, судя по всему, фригидна, — но в общем угасании женской энергетики и женской чувственности вообще.

Её бессилие отчётливо резюмировано в тексте:

«Как-то мы все по отдельности живём почему-то», — растеряно произносит она, понимая, что давно не в силах что-либо изменить.

Любопытно то, что отец и сын упоминают друг о друге мимоходом, вскользь, как о необходимых, но в целом курьёзных деталях существования, вызывающих, как правило, недоумение, непонимание, а зачастую откровенное раздражение и стыд. В жизни друг друга они возникают периодическими вспышками на горизонте сознания и проходят, что называется, по касательной. Формула их взаимного восприятия выводится из необходимости играть заданные социальные роли, постепенно вошедшие в привычку. Оба как бы досадуют на то, что так получилось, так вышло. При этом оба чувствуют себя отчаянно одинокими.

Если в классической комедии положений герои попадают в смешные оригинальные ситуации, то в данном случае положение героев удручает своей обречённой заданностью.

Они вынуждены в буквальном смысле терпеть друг друга как случайных попутчиков или соседей по больничной палате, и эта взаимная необходимость терпеть органически вплетается в структуру их экзистенции.

Осознанно, совместно, втроём они ничего не создают, но тем не менее, то, что само возникает между ними и называется «семьёй» действует на каждого как гравитационная воронка.

В тот момент, когда отец встречает свою настоящую любовь, эта воронка снова засасывает его известием о нелепой и, как оказывается, фиктивной смерти сына. Своего родного сына он путает на опознании в морге с другим человеком. Здесь степень отчуждения между ними достигает масштаба художественного приёма.

Их взаимные упрёки, по сути, идентичны. Каждый мысленно обвиняет другого в том, на что, по мнению другого, неспособен сам. Этот парадокс выявляется на пересечении двух видений одной и той же систематически воспроизводящейся ситуации. Отцу кажется, что он нужен сыну только в качестве банкомата, железного ящика, выдающего деньги. А сын раз за разом цинично обманывает его, выпрашивая деньги, так как убеждён, что отец ничего кроме денег дать ему не в состоянии.

В результате заложенная в них способность естественной реализации любви происходит всегда вовне, всегда за пределами семьи, на стороне. Даже холодная Ольга пытается изменять мужу с бухгалтером.

Как в своё время пел Александр Дольский:

«Меньше всего любви достаётся нашим самым любимым людям».

Попытки говорить за подростка языком и голосом подростка в литературе предпринимались неоднократно. Вспомним фурор, произведённый известной книгой Сэлинджера, которому на момент её выхода было уже за тридцать. К такому приёму нередко прибегали и после. В последнее время в литературе довольно часто весьма великовозрастные авторы с университетским образованием, а иногда и с учёными степенями пытаются «щебетать» языком школьных сочинений. Иногда эти попытки выглядят откровенно смешно.

Но по-своему они вполне понятны.

Во-первых, существует давняя убеждённость в том, что устами младенца глаголет истина. Во-вторых, подросток нужен автору как маска откровенности, которой позволено говорить то, что не может прозвучать из уст не мальчика, но мужа. Изолгавшийся сам себе культурный дискурс взрослых ищет помощи у чистой незамутнённой непосредственности, забывая, что это видоизменённый и решивший себе понравиться он сам.

Оправдывает и легитимирует его то, что все мы родом из детства, а попытка интроспективного вчувствования и высказывания от имени ребёнка, сумасшедшего, мертвеца или даже неодушевлённого предмета давно воспринимается не как чудесная метаморфоза, а как прямая задача писателя.

Автору в целом весьма неплохо удаётся её решить.

Мальчик смотрится или, точнее сказать, слышится вполне естественно. Конечно же, он максималист и бунтарь, конечно, хочет нравиться девушкам и пишет стихи. Его единственным доверительным собеседником становится купленная в зоомагазине лягушка, которую родители в упор не замечают, так как могут видеть только то, что заранее способны помыслить в качестве возможного. Выбор понятен, как известно, лягушки прекрасные собеседницы, а впоследствии из них выходят замечательные жёны. Разумеется, таких мальчиков не бывает, и вместе с тем их всегда во все времена было достаточно, по крайней мере для того, чтобы о них писать.

Есть в романе и сцена неудачного юношеского секса — куда без него, — и раннее обращение к алкоголю вследствие фрустрации, и символическая смерть с целью прокричать о себе на собственных похоронах. Литературно всё это где-то более, где-то менее удачно. Но главное, на мой взгляд, в другом.

Своим романом «Кто вам сказал, что вы живы?» Андрей Максимов пытается помочь нам, живущим на кладбище своих чувств, вспомнить, что такое жизнь как таковая, в полноте её непосредственного переживания, и самим ответить на вопрос: «Зачем?».

Он справедливо замечает, что привычка повседневно лгать и фальшивить, ставшая нашей нормой, — недостойна нас, и что противоположностью любви выступает не ненависть, а ложь. Тем более что каждый из нас, в действительности, обладает абсолютным слухом и тем «чувствилищем», которое позволяет ему безошибочно слышать фальшь, отличая подлинное от неподлинного.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>